Ин. 1: 1, 14, 18. В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог. И Слово стало плотью и обитало среди нас, и мы увидели славу Его, славу как Единородного от Отца, полного благодати и истины. Бога никто не видел никогда: Единородный Бог, сущий в лоне Отца, Он открыл.


VII Вселенский собор 787 г.)

А.В. Карташев



НОВОЕ ИКОНОБОРЧЕСТВО

Лев V Армянин

(813—820гг.)


    Был выдвинут сторонниками Константина Копронима и должен был стать новым Копронимом, т. е. ожесточенным иконоборцем. Таким он и стал. Он оправдал надежды военных. Отогнал от стен Константинополя Крума, а затем после 818г. нанес болгарам решительное поражение. Иконоборцы ждали с нетерпением немедленного гонения на иконы. Но Лев Армянин был осторожен. Он был, кроме того, церковен: очень любил петь и канонархать[15] в церкви, щеголяя своим громким голосом. Но армейский дух еще увлекал его. В интимном кругу он высказывался совершенно по-иконоборчески: что все беды постигают империю «dia to proskuneisqai taV eikonaV kai allo oudeV», а доказательство — это благополучие императоров-иконоборцев и жалкая судьба иконопоклонников. Венчал на царство Льва патриарх Никифор, и, по-видимому, Лев произнес обычное исповедание православия. Но вскоре повел с патриархом такие речи: «Народ (войско) возмущается против икон, говоря, что мы неправильно почитаем их, за то нас и одолевают враги. Сделай уступку, убери кое-что с глаз долой». Патриарх, как бывший министр двора, понимал политику царя, но за спиной патриарха стояла другая партия, и свободно компромиссничать он не мог. На сторону императора опять встали некоторые иерархи: Антоний, епископ Силлейский из монахов; Иоанн Грамматик, ученый профессор богословия (ему Лев и поручил собирать свидетельства против икон), и даже придворный чтец, с особым выражением читавший в церкви обличения пророка Исаии против выделки идолов (40:18—19). В декабре 814 г. Лев счел полезным столкнуть лбами самих богословов. Он устроил диспут своих вышеупомянутых сторонников с патриархом Никифором, Феодором Студитом и др. Вульгарным резонансом этого соблазнительного диспута было бросание камнями со стороны солдат в знаменитый образ Спасителя на медных воротах дворца (Халкопратия). Идя к причащению в день Рождества 814 г.. Лев V поклонился иконе, а 6 января 815г. уже не сделал этого и велел икону убрать под предлогом оберегания ее от оскорблений. Об этом с возмущением писал Феодор Студит к папе в Рим. Туда снова, во имя православия, обратилось сердце монахов и их вождя Феодора. И как бесхитростно ошибался преподобный Феодор в области политики, так же бесхитростно он превозносил высоко честь кафедры апостола Петра. Этим до сих пор пользуются римские богословы для укора греков в измене древнему православию.

    Действительно, не надо забывать, что вся древность и в практике, и в выражениях канонов, номо-канонов, отцов и писателей церковных сохраняла традицию почитания первенства римской кафедры, ее главенства в церкви, но еще не власти в строгом юридическом смысле. Но никто из отцов церкви ни ранее, ни после не выражался о преимуществах и главенстве римских епископов так сильно, как преподобный Феодор Студит. Он говорил прямо римским языком и договаривался до верховенства власти пап.

    Не в том дело, что Феодор Студит следовал чрезмерно комплиментарному стилю византийского эпистолярного и дипломатического языка. И не в том, что он отрицал византийский взгляд на достоинство Константинопольской кафедры или других восточных патриархов. Он и их величал неумеренными титулами, как, например: «святая, апостолическая, божественная глава»; «всех святейший отец отцов»; «светило светил». Иерусалимскому писал: «ты первый из патриархов». Константинопольского Никифора .он именует «первейший у нас, главнейший у нас архиерей, Божественная и верховная из священных глав вершина, великое солнце православия».

    Феодор Студит считает пять патриархов равными по чину. Высшую власть в церкви он мыслит пятиглавой, а церковь — пятиглавым церковным телом.

    А эпитеты, прилагаемые Феодором к папе, имеют в себе и нечто добавочное: и в смысле чести, и в смысле первенства, и в смысле главенства, и — наконец — в смысле власти (!).

    Он по-римски выводит все это из понимания первенства апостола Петра: Петр был «первостоятелем апостолов, первоначальником, первопрестольником». Ему дарованы ключи Царствия Небесного и достоинство пастыреначальства. Посему Римская церковь есть главнейшая из Божиих церквей, первейшая всех церквей, первошествующая. Римский епископ, как преемник апостола Петра, есть «пастыреначальник церкви поднебесной, первопрестольный, главнейший между патриархами, божественная глава всех глав». А еще важнее: «К нему следует обращаться за разрешением сомнительных и спорных вопросов, как делалось издревле и от начала по отеческому преданию, ибо там верховнейшая из церквей Божиих. Ему, как преемнику апостола Петра, необходимо сообщать обо всем вновь вводимом в кафолическую церковь отступниками от истины». «По издревле установившемуся обычаю без его ведома нельзя составлять собора». И (наконец, всего сильнее!!) «от него (папы римского) зависит авторитет вселенского собора». (Epist. II, 129, col. 1420. A. Migne.)

    В последнем изречении содержится, несомненно, римское понимание власти папы над соборами.

    Недаром римские богословы высоко превозносят за это Феодора Студита, а восточные безуспешно стараются свести доктрину Феодора к обычным размерам общей восточной традиции. Некоторые, впрочем, причисляют преподобного Феодора к партии меньшинства, которая действительно существовала, усваивала эту римскую теорию от легатов Рима, но победить на Востоке не могла. Однако история не знает такой партии. История знает только монашескую дружбу Константинополя с Римом с V в., закрепившуюся в эпоху иконоборчества. Вот она и представлена ярко Феодором Студитом. А затем в 60-е гг. IX в. она превратилась в ромофильскую партию «игнатиан», противников Фотия. Игнатиане и практически признали главенство Рима. Это было бы необъяснимо, если бы римская доктрина главенства папы не имела корней в традиции константинопольских монахов. Феодор Студит и является ее первым и ясным выразителем. Конечно, это еще не «ватиканская непогрешимость», но и не византийское учение только о первенстве чести. Самому Феодору Студиту нам тоже нет нужды приписывать какую-то «непогрешимость». И, как другим святым отцам, надо позволить в чем-нибудь ошибиться. Св. Афанасий ошибался в Маркелле и в св. Мелетии. Св. Василий Великий — в Аполлинарии. Св. Епифаний и св. Кирилл — в Иоанне Златоусте. Блаж. Феодорит — в Нестории. Почему же не допустить и у преподобного Феодора неумеренного увлечения Римом?

    Это только показывает, что римский догмат о папе не есть «дикое мясо» на теле церкви. Для его развития на Западе были основания. На Западе он вместо того, чтобы остановиться в терпимых границах «теологуменов», перешел в гипертрофию. И понятно, ибо это вопрос практический, ежедневный, ежечасный, неизбежно развивающийся. Даже и на Востоке от времени до времени (например, в IX в. у игнатиан, в XI в. у патриарха Антиохийского Петра) он понимался как никого не удивляющее «особое мнение», как «теологуменон».

* * *


    Предвидя гонение, патриарх Никифор собрал около себя единомышленников-епископов и отслужил с ними всенощное бдение. Император Лев счел это за демонстрацию и сделал ряд придирок к Никифору. Назначил ревизию и потребовал от патриарха отчета в церковных имуществах; принял ряд жалоб на него и вызвал его на суд кучки епископов и клириков. Никифор от явки на этот незаконный и унизительный суд (без патриархов — римского, александрийского и др.) отказался. Послал императору письменное отречение от патриаршества и в полночь 20 марта 815 г., помолившись в Св. Софии, сам отправился в ссылку в свой монастырь.

    Преподобный Феодор Студит приготовился к решительной борьбе. «В неделю Ваий (25 марта 815 г.), — читаем в житии преподобного Феодора,— отец наш Феодор, совершая обычное сретение Христа с собравшимся к нему народом, повелел братиям, несшим честные иконы, высоко поднять их и таким образом обойти прилежащий к обители виноградник. Такое действие перед глазами нечестивых соседей и торжественно совершавшееся среди города дошло и до слуха жестокого властителя». Льва V Армянина это только раздражило. Он закусил удила, готовя гонение, превзошедшее по жестокостям гонение Копронимово. Лев V действовал систематически через иерархию и собор.

Второй иконоборческий собор 815 г.


    1 апреля 815 г., в самую Пасху, был поставлен патриархом Феодот из фамилии Мелиссинос. Он происходил из Кассигеры, был родственник Константина V Копронима по жене. Исконный солдат и иконоборец в душе, протоспафарий, т. е. начальник лейб-гвардии, без всякого научного образования, «безгласнее рыбы, — по словам хрониста, — бессловесный, скотоподобный и, кроме нечестия, ничего не знающий».

    Вскоре после Пасхи под водительством такого «главы церкви» Лев собрал собор в Св. Софии. На него не пошли иерархи и монахи-иконопочитатели. Но... опять нашлись иерархи-угодники. Эта кучка вызвала православных иерархов для увещания. Но встретила в их лице обличителей. Смельчаки были обнажены от своих епископских одежд и брошены в тюрьмы. Через несколько дней они были вновь вызваны на увещания, вновь обличали иконоборчество, а за это опять были биты, анафематствованы и отправлены в ссылки.

    Этот собор 815 г. объявил вновь восстановленной силу решений иконоборческого собора 754 г., а Вселенский собор 787 г. — потерявшим силу. Определения иконоборческого собора 815 г. впоследствии были основательно истреблены православными. Лишь очень недавно они открыты в рукописном, еще не изданном полемическом сочинении патриарха Никифора, в греческой рукописи Парижской национальной библиотеки № 1250.

    Как было известно и ранее, собор 815г., будучи грубо иконоборческим и жестоким по последствиям, в своем оросе старается провести некоторые смягчения в доктрине иконоборчества. Сливаясь по существу с собором 754 г., этот собор, однако, заявил, что он следует «шести святым вселенским соборам», т. е. не объявляет Копронимова собора 754 г. седьмым вселенским. Равным образом этот собор 815 г. не считает правильным называть иконы идолами («ибо одно зло отличается от другого»). Даже позволяет оставить иконы на высоких местах взамен назидания писаниями, но без возможности возжигания перед ними свечей, лампад и курения благовоний. Однако осуждает «несогласное с преданием или, еще вернее, бесполезное производство лжеименных икон кафолической церкви и поклонение им, предпочитая этому служение в духе и истине». Орос обвиняет императрицу Ирину, что она по женскому слабоумию восстановила иконы и их незаконное почитание. Отныне восстанавливаются определения. Влахернского собора императоров Константина и Льва.

    Не подписывавшие орос епископы и игумены ссылались и наказывались. Феодор Студит написал этому собору послание, где заявил о непризнании монахами Феодота в чине патриарха при наличии подлинного патриарха Никифора, о разрыве общения с епископами-иконоборцами и о признании VII Вселенским собором только Никейского собора 787 г. Конечно, это было достаточным основанием для ареста, битья воловьими жилами, пытки голодом и ссылки вместе со множеством монахов. Но и из ссылки Феодор своими письмами руководил борьбой с иконоборцами, подчеркивая принципиально насилие государства над церковью. Конфликт со Львом Армянином дал Феодору повод сказать царю такие слова: «Слушай, царь, что сказал божественный апостол: положи Бога в церкви первее апостолов, второе — пророков, третие — пастырей и учителей, а не сказал: царей. Тебе вверено гражданство и войско; об этом заботься, а церковь оставь».

    Этому же разделению Божьего от кесарева Феодор поучает и робкое рядовое монашество. «Где, — говорит он, — слова: глаголах пред царя и не стыдяхся? Где слава и честь нашего сословия?» «Ты говоришь, — пишет Феодор игумену Василию, уговаривая его противиться царю Льву V Армянину, — что никогда не видел императора, не представлялся начальникам и оттого чувствуешь страх. Нет, отец!.. пусть он боится тебя так же, как и бесы... Обличай его, если он пустословит, ведь Ахава обличал Илья и Ирода — Иоанн, других — другие».

    Игуменов, подписавшихся под оросом 815 г., Феодор обличает беспощадно: «Господа игумены, как слышно, говорят, кто мы такие, чтобы оказывать сопротивление? Во-первых, — говорит Феодор, — вы — христиане, которые теперь непременно должны говорить. Потом — монашествующие, которым не следует увлекаться ничем как непривязанным к миру. Затем игумены, которые должны отклонять соблазны от других и никому не давать повода к искушению. А какой соблазн и искушение или, вернее, унижение произвели они собственноручной подпиской, надо ли об этом говорить? Ибо если молчание есть отчасти согласие, то утверждение этого согласия подписью пред целой церковью — какой это позор?» «Но что сказал Христос? Всяк, иже исповесть Мя пред человеки, исповем его и Аз пред Отцем Моим. А в случае отказа от исповедания? А если они дали собственноручную подписку не сходиться друг с другом, то ведь это — отказ. Ибо как они будут соблюдать сказанное Христом: грядущего ко Мне не изжену вон? Приходит к ним кто-нибудь, спрашивая и желая узнать истину,— что же ответит ему игумен? Вот что: я получил приказ не говорить. Итак, они дали подписку повиноваться императору вопреки Христу».

    «Если ты скажешь при подписке: я восклицал, что я поклоняюсь святым иконам, то прости, брат, и Пилат, устами выдавая себя за невинного в убиении Христа, тростью утвердил смерть его».

    Император Лев V устранял иконы и все те части богослужения — тропари, стихиры, в которых замечались идеи иконопочитания. На их место сочинялись и вставлялись новые строки в духе иконоборческого богословия. Написаны были новые учебники для учителей и школ с целью перевоспитать юношество. Повторялась старая история. Гонение было тяжко своей систематичностью, всеобщностью, сыском и шпионажем. Преподобный Феодор так рисует его в своих письмах: «Невозможно произнести ни одного благочестивого слова — опасность близка, так что муж опасается жены своей. Доносчики и записчики наняты императором для разведки: не говорит ли кто чего неугодного кесарю, или не уклоняется ли от общения с нечестием, или не имеет ли какой-нибудь книги, содержащей сказания об иконах, или самой иконы, не принимает ли изгнанного, или не помогает ли содержимым под стражей ради Господа? И если будет обличен в этом, тотчас схватывается, бичуется, изгоняется, так что и господа преклоняются перед рабами по страху доноса».

    В письме в Рим преподобный Феодор так описывает гонения и муки православных. «Ох, страшно и слышать! Досточтимая икона Спасителя, которой и бесы страшатся, подвергается поношению и унижению. Не только в царствующем граде, но и во всех местах и городах жертвенники истреблены, святыни осквернены. Умолкли все уста благочестивые от страха смерти, открылся противный и богохульный язык». Вот гонения на монахов и монахинь. «Одни из них испытывали насмешки и бичевания, другие — узы и заключения под стражу, скудно питаясь хлебом и водой; иные отправлены в ссылку, другие скрываются в пустынях, горах, вертепах и пропастях земных; а некоторые, претерпев бичевания, уже мученически переселились к Господу; есть и такие, которые, посаженные в мешок, брошены ночью в море, как стало это известно через очевидцев».

    Сам св. Феофан Летописец, сообщивший нам многое и об этом гонении, умер в 818 г. в ссылке. Но тирания сама таит в себе свой неизбежный конец. Православие хранили не только монахи, но и миряне, умевшие действовать мирскими средствами. Составился заговор. Подозревая в нем, не без оснований, одного военного сановника, Михаила Травля (Заика, Косноязычный), Лев V засадил его в тюрьму и назначил срок казни его в канун Рождества 820 г. Лишь по просьбе царицы казнь была отсрочена. Когда до Михаила дошла весть об этом, он увидел, что ему нечего терять. И погрозился выдать всех своих сообщников, если они срочно не вызволят его. Среди сообщников был и дворцовый комендант, родственник Михаила. С мужеством отчаяния заговорщики решили действовать с ошеломляющей быстротой в ту же ночь под Рождество. Как мы сказали, Лев V Армянин был большим любителем богослужения и пения. Утрени под Рождество пропустить он не мог. И вот в 4 часа утра вместе с придворными клириками вошли во дворец одетые в фелони заговорщики с оружием. Было условлено, что они нападут на императора во время ирмоса седьмой песни. Так и сделали. Царь вбежал в алтарь и, схватив крест, стал отмахиваться им, прося пощады. Жестокий убийца заявил ему: «Теперь время не пощады, а убийства» — и отсек ему руку с крестом, а другой — отрубил голову. Труп вытащили на ипподром и, после издевательств, бросили в море. «Убийцы императора Льва Армянина, — говорит хронист, — тотчас же отправились в тюрьму. И выводят оттуда Михаила в качестве не узника, а венценосца, так что исполнилось на нем слово псалма: вечер водворится плач, а заутра радость». На Михаиле были и ножные кандалы, ключей от них сразу не нашли. И Михаил в кандалах сел на трон и принимал поздравления от новых подданных.

    Преподобный Феодор Студит, со свойственной ему прямотой и политической упрощенностью, в очень восторженной форме приветствовал этот переворот. Он писал: «Следует восхищаться не городу какому-то, но, можно сказать, всей подсолнечной. Истребил Господь не Сигона, царя Амморейского, и не Ога, царя Васанского, царей малых и угнетавших малую часть вселенной, а новоявленного и великого дракона, опустошавшего великую часть вселенной, змия коварного и шипевшего богохульством, мерзость запустения, сосуд гнева, сына Тавеилова (Исх. 7:6), чтобы не сказать Каваллинова, — порождение Ахава, полноту нечестия, гонителя Христова, врага - Богородицы, противника всех святых. Да возвеселятся небеса и радуется земля! Да искаплют горы сладость и холмы правду! Пал враг, сокрушен мучитель наш. Заградились уста, глаголющие неправду. Обуздана рука Авессалома. Погиб жестокосердный фараон. Отступнику именно и надлежало таким образом лишиться жизни. Сыну тьмы и следовало встретить смерть ночью. Обнажавшему божественные храмы и надлежало в храме Господнем увидеть обнаженные против него мечи. Разрушителю божественного жертвенника и следовало не получить пощады у жертвенника. Надлежало подвергнуться отсечению руки, посягавшей на святыню, пролиться нечестивой крови за пролитие крови праведных»... и т. д.

    В том же духе звучит и церковная анафема Льву Армянину: «Паки тезоименному злому первому зверю; злоковарному второму адову псу, ратнику Божия церкве, мучителю рабов Христовых, а не царю, Льву Армянину, сотаиннику второму Арию — псевдопатриарху Адонию, злейшим иконоборцем, паче же христоборцем, и со единомудренники их — анафема!»

    Однако патриарх Никифор, хотя и пострадавший от Льва Армянина, но человек светской карьеры, понимал политические заслуги Льва и потому выразился более бесстрастно, сказав, что «ромейское государство потеряло хотя и нечестивого, но великого своего заступника».

    Более его наивный в политике преподобный Феодор Студит писал новому императору Михаилу II Травлю: «Христолюбивейший владыко! Время примириться нам с Христом при посредстве и по благоволению твоей мирной державы, соединиться нам с верховной из церквей Божиих, с римской, и через нее с прочими тремя патриархами, чтобы единодушно едиными устами прославлять Бога, величая и ваше благочестивейшее и превожделенное царствование».

Михаил II Травль

(820—829гг.)


    Действительно, Михаил II тотчас дал амнистию всем сосланным за иконы при Льве V. Вернулись патриарх Никифор и Феодор Студит. Они думали, что воцарился иконопочитатель, а потому представили новому кесарю проект созыва собора. Феодор Студит агитировал перед дружественным ему патрицием Стефаном, думая через него воздействовать на нового императора. «Вперед, — пишет ему Феодор Студит, — вступай на подвиг. Говори благое досточтимому слуху благочестивого императора нашего. Да подражает он приснопамятному Иосии. Да будет он новым Давидом, истребляя дела злейшего Льва и таким образом умилостивляя Бога и венцом мирного правления делая непобедимой державу своей империи».

    Но Феодор не видел простой действительности. Михаил II по смерти патриарха Феодота (821 г.) назначил патриархом известного иконоборца — Антония, епископа Силлейского. И это не случайно. Сам Михаил был человек особой биографии. По его собственному признанию, он, «как солдат, всю жизнь не поклонялся ни одной иконе». Значит, иконоборец? Да, но принципиально толерантный и как бы цинично индифферентный. Михаил был родом из Фригии, из города Амория, и по расе и религии принадлежал к инородцам. Один Сирский источник сообщает, что дед Михаила был крещеный еврей. Во всяком случае, Михаил был павликианин, из той группы павликиан, которая называлась aqigganoi. Некоторые византинисты сближают их с «цыганами», ибо они были людьми пришлыми и торговали лошадьми, в чем и Михаил II был специалист. К иконоборческому и гонимому павликианству льнули разного рода обломки древнего восточно-инородческого гностицизма, маркионитства, манихейства, мессалианства, даже иудейства. Юстиниан Великий, как известно, принудил всех иудеев креститься. Конечно, искушенные в хитростях иудеи могли нырнуть под защитные цвета разных еретических христианских общин, у которых крещение было, но доктрина и церковная организация которых была ближе к иудейству, а иерархия была невластительной. Таковыми с VII в. были павликиане. Вышедшего из этой мутной среды Михаила II православные впоследствии изобличали во всех ересях этой религиозной амальгамы. Говорили, что он отрицал Св. Троицу, признавая Бога Единым. Не верил в воскресение мертвых, отвергал бытие дьявола, смеялся над пророками, Иуду считал спасенным. Презирал церковную мудрость, признавал обрезание и пост в субботу, блуд считал дозволенным. Словом, винили Михаила огулом во всей «фригийщине».

    Нужно думать, что, как павликианин с детства и как иконоборец по военной карьере, Михаил II мог бы быть чистым гонителем икон. Но он был практик-политик, заинтересованный в сохранении власти. Да и как павликианин, по семейным преданиям, ненавидел религиозные гонения. Еще недавно при Михаиле I православные добивались смертной казни для павликиан. Поэтому из Михаила Травля, этого полуварвара в IX в., выработался своеобразный защитник свободы религиозной совести, каких до новых европейских веков еще не бывало.

    Разочаровывая наивных, и православных и иконоборцев, Михаил II не раз по различным поводам декларировал и объяснял свою волю: «Я вступил на престол не для того, чтобы вводить новые догматы веры, но и не для того также, чтобы вводить изменения уже в преданных и исповедуемых догматах. Итак, пусть каждый поступает в этом отношении, как ему угодно, не боясь никаких неприятностей и лишений». Или иначе: «Совершенно безразлично почитать или не почитать иконы». И еще: «Кто прежде нас исследовал церковные догматы, тот пусть и отвечает за то, что он сделал, хорошо или нет. А мы в каком положении застали церковь, в таком решили и оставить ее. Принимая это в соображение, мы и настаиваем: глубокое молчание да будет об иконах. И потому пусть никто не смеет поднимать речь об иконах (в ту или другую сторону), но да будет совершенно устранен и удален и собор Константина (754 г.), и Тарасия (787 г.), и ныне бывший при Льве (815 г.) по этим вопросам».

    Держась на практике действительной свободы совести, Михаил II Травль на самом деле притупил страстность борьбы двух партий. Православные чувствовали себя внешне спокойными, домашнее иконопочитание не преследовалось. Св. Феодор Студит и патриарх Никифор не пережили царствования Михаила Травля. Феодор скончался в 826 г., Никифор — в 829 г.

    Но Михаил внутренне оставался убежденным иконоборцем, и при случае можно было опасаться его гонительства. В одном послании, отправленном Михаилом II на Запад, к Людовику Благочестивому, зная «анти-Ирининское» настроение двора Людовика, Михаил Травль так критикует иконопочитателей:

    «Прежде всего они изгнали из церквей святой крест (!?) и вместо него повесили иконы и пред ними лампады. Пред ними они воскуряют ладан и вообще оказывают им такое же уважение, как и кресту, на котором распят Христос. Они поют пред ними псалмы, поклоняются им и ожидают именно от икон себе помощи. Многие облекают их льняными покровами и делают их кумовьями при крещении детей, другие, принимающие на себя монашество, оставили прежний обычай, чтобы кто-нибудь из известных лиц при их пострижении получал волосы в свои руки, а кладут волосы на иконы. Некоторые пресвитеры и клирики соскабливают даже краски с икон и примешивают их к евхаристии. А иные кладут евхаристию на иконы и отсюда уже причащаются. Иные совершают евхаристию не в церквах, а в частных домах, и притом на иконах, которые служат вместо престола».

    Некоторые из этих форм иконопочитания, явно преступающих границы церковной нормы, действительно одобрялись такими высокими авторитетами, как Феодор Студит. Он пишет, например, спафарию Иоанну: «Услышав, что твоя именитость совершила некоторое божественное дело, мы удивились твоей поистине великой вере, человек Божий! Ибо известивший об этом говорил, что ты употребил святую икону великомученика Димитрия вместо восприемника и таким образом крестил богохранимого сына своего... Чествование образа, говорит Василий Великий, относится к первообразу. Итак ясно, что мученик через свой образ воспринял младенца, ибо ты так веровал. Какое же счастье твоей именитости, что ты приобрел такого кума: не какого-нибудь начальника или, можно сказать, самого облеченного в диадиму, ибо приобретенный тобой выше и превосходнее».

    Без сомнения, реакция на гонения, как всегда, в душах православных вызывала горячее усердие к почитанию икон и даже эти психологические крайности.

    Личная иконоборческая точка зрения Михаила не была секретом. В начале его царствования (822—823 гг.) один военный — Фома, из славян, при содействии калифа Гарун-ал-Рашида навербовав войско из инородцев — персов, армян, грузин, кавказцев и славян, пробовал поднять восстание из-за рубежа, назвавшись сыном императрицы Ирины в расчете на иконопочитателей. К Фоме пристал и флот в Эгейском море. Его уже короновал зарубежный Антиохийский патриарх. Для снискания симпатий монашества Фома провозгласил своим наследником усыновленного им монаха Анастасия. Малая Азия была поднята Фомой демагогически на социальной почве. Против крупного землевладения восстановлены были рабы на господ, т. е. на помещиков. Пошла резня и черный передел. Гражданская война, как выражались византийцы, «как некие открывшиеся нильские пороги, затопила землю не водой, а кровью». Анастасий уже осаждал Константинополь целый год. Но веротерпимость спасла Михаила II. Ни та ни другая партия не имели особых оснований предавать Михаила. Михаил разложил тыл претендента заранее объявленной амнистией всем соблазненным на бунт, кроме только возглавителей — Фомы и Анастасия. Бунтовские войска, разбитые к тому же болгарским нашествием Омуртага, растаяли. Фома и Анастасий были взяты в плен и жестоко казнены (823 г.). Но, видимо, Михаил считал своими политическими противниками выдающихся иконопочитателей и потому в конце своего царствования (829 г.) он бросил в тюрьму св. Мефодия, игумена Хинолаккского монастыря, бывшего долго беженцем в Риме, откуда он принес письмо папы Пасхалия I с призывом к императору заключить полный религиозный мир с римской кафедрой. В тюрьму был брошен также выдающийся член VII Вселенского собора св. Евфимий, епископ Сардский.

Феофил

(829—842 гг.)


    По смерти Михаила II Травля престол достался его сыну Феофилу, в отличие от отца хорошо образованному под руководством ученого монаха Иоанна Грамматика. Феофил любил науки и искусства. Любил богослужение, чтил Богоматерь и святых и любил сочинять стихиры. Ему, например, принадлежит третья хвалитная стихира на Неделю Ваий: «Изыдите языцы». Он занимался также и церковным композиторством, и даже регентством в церкви. Феофил считал своим идеалом правосудие и творил его с жестокостью азиатского деспота. Он тотчас по вступлении на престол приказал казнить убийц Льва V Армянина за то, что они «помазанника Божия» убили в алтаре, хотя они в свою защиту говорили: «ведь мы же боролись за твоего отца». Благодаря им и сам Феофил очутился на троне. Но этой казнью Феофил выразил и свои симпатии иконоборческому императору, линию которого он решил продолжать, покинув формальный нейтралитет отца. И от отца, и от своего учителя Иоанна Грамматика Феофил усвоил твердые иконоборческие убеждения. Как человек до жестокости прямолинейный в понятиях о государственных законах и правосудии, Феофил решил проводить борьбу с иконами с беспощадной требовательностью. Какой печальной иллюзией было присланное по вступлении Феофила на престол приветствие ему от трех зарубежных патриархов — Антиохийского Иова, Александрийского Христофора и Иерусалимского Василия с просьбой не быть иконоборцем и оправдать свое имя qeojiloV. Феофил, наоборот, считал иконопочитание прямо политическим преступлением, «оскорблением величества», ибо не терпел противоречий себе. С ним наступило самое жесткое царствование во втором периоде иконоборчества.

    Феофил приказал при сборе податей опрашивать все население: кто есть кто? Составлять списки иконоборцев и, как друзьям императора, оказывать им в податях всяческое снисхождение. В 832 г. воспретил прилагать к иконам эпитет agioV, ибо это подобает Одному только Богу. В 833 г. Феофил поставил патриархом фанатичного иконоборца своего профессора Иоанна Грамматика. Иоанн немедленно созвал род собора во Влахернском храме и тут анафематствовал иконопочитателей. После этого Феофил приказал вынести из церквей все иконы, а стенные изображения опять заменить фигурами зверей и птиц. Гонение обрушилось и на самих живописцев, писателей икон. Их убивали, или возвращали им жизнь под условием, что они плюнут на иконы, бросят их на пол и растопчут ногами. Знаменитый тогда изограф Лазарь подвергся увещаниям, затем тюрьме, а затем за упорство ему положили на ладони раскаленное железо, отчего он упал полумертвым. Житие говорит, что он выпущен был из тюрьмы по ходатайству ставшей императрицей Феодоры. Еще обожженными руками он написал икону Предтечи, а в 843 г., по восстановлении икон, написал икону Господа en th Calkh. По-видимому, с этого времени на этом месте стала ставиться не скульптура, а икона, писанная красками.

    Как и подобает истинному иконоборцу, Феофил с особой яростью ополчился на монахов. Он изгнал монахов из столицы и других городов, отобрал монастыри для государственного использования. Монахам дозволил жить только в пустынях и не показываться в городах. Феофил вызвал ученых иконопочитателей на диспуты. Но — Боже сохрани! — не в шутку начать возражать ему. Явились на диспут в столицу уроженцы Иерусалима два брата монаха Феодор и Феофан, прозванные потом «начертанными». Император Феофил на диспуте ссылался на пророка Исаию, на его беспощадные обличения идолоделания. Феофан заметил, что текст, читанный императором, искажен. Он попросил принести из патриаршей библиотеки авторитетную рукопись. В ней Феофан нашел это место у Исаии и предложил императору прочитать его. Император Феофил, взглянув и увидев, что он попал впросак, хотел было сказать, что не находит данного места. Но Феофан ткнул ему пальцем. Взбесившийся деспот не вытерпел и закричал, что нельзя так «превозноситься над особой императора». Отдан был приказ дать братьям по 200 ударов палками и затем варварски вырезать на лицах их по 12 строк ямбических стихов (очень неуклюжих) следующего содержания: «Все люди хотят побывать в Иерусалиме, а эти из Палестины пришли в столицу распространять свои глупости. За это, как злодеи, заклейменные на лицах, они снова изгоняются». Феофил издевательски сказал ипарху: «Ямбы эти плохенькие, но ведь лучших они и не заслуживают». После этой пытки братья, «начертанные», были посланы в ссылку. Брат Феодор в ссылке умер, а Феофан, церковный поэт, был затем при императрице Феодоре митрополитом.

    Феофил гнал иконы и монашество с упорством, превзошедшим других его предшественников в этом деле. Но летописцы не так проклинают его. Они стоят на той точке зрения, что супруга его Феодора исходатайствовала у церкви прощение своему мужу, якобы покаявшемуся на смертном ложе[16]. Но все негодование летописцы сосредоточивают на Иоанне Грамматике. Его называют Яннием, т. е. колдуном (Исх. гл. 7). Его загородный дом считали местом его колдовских жертв и сторонились его потом, как места обитания демонов.

    Феофил к концу своего царствования чувствовал, что его фанатизм затрачен попусту, что в самом его семействе иконопочитание пустило глубокие корни. Феофил овдовел еще до момента вступления на трон. Став императором, он захотел вступить во второй брак. Летописец об этом рассказывает так: «Мать (собственно мачеха) Феофила, Евфросиния, послала по всем областям и собрала красивых девиц для брачного выбора Феофилу. Поставив их всех в палате, называвшейся Жемчужный Триклиний, мать дала Феофилу золотой перстень со словами: отдай той, которая понравится. Была в числе невест одна благородная девица по имени Икасия, чрезвычайно красивая. Феофил, увидев ее и восхитившись ее красотой, сказал: не через жену ли произошло зло? Икасия со скромностью возразила: но через жену же берет начало и лучшее. Оскорбленный возражением, царь отверг Икасию и отдал перстень Феодоре, родом пафлагонянке». Она была полуармянка.

    Икасия, или Кассия, ушла в монастырь и была там писательницей церковных стихир. Ей принадлежат первая, третья, четвертая и пятая песни канона Великой Субботы (в IX в. это был только четверопеснец) и стихира на вечер Великого Вторника, на «слава и ныне», самогласна: «Господи, яже во многие грехи впадавшая жена»... Предание говорит, будто эта потрясающе лирическая стихира была написана Кассией под впечатлением отказа Феофила вновь увидеться с ней.

    Итак, в 831 г. Феофил женился на Феодоре. С Феодорой и особенно с ее матерью Феоктистой к Феофилу вошло в семью тайное иконопочитание. От брака все рождались дочки.

    Их всецело воспитывала бабушка, и Феофил раз поймал девочек целующими иконы. Девочки были разлучены с бабушкой. В другой раз придворный шут донес Феофилу, что в комнатах царицы он видел иконы. Феодоре пришлось «сочинительствовать», будто «дурак» принял за иконы отражения в зеркалах самой Феодоры и ее фрейлин. Все это были печальные для Феофила предзнаменования крушения его идеала. В 839 г. у него наконец родился наследник, сын Михаил. Вскоре Феофил заболел. Он заклинал жену и министра логофета Феоктиста не изменять установленных порядков в вопросе об иконах и не гнать патриарха Иоанна Грамматика. Сам Феофил скончался 20 января 845 г. Свою жестокость Феофил проявил и в самый момент смерти. Опасаясь конкуренции в престолонаследии своему сыну Михаилу со стороны любимого войсками генерала Феофова, Феофил приказал обезглавить Феофова. Когда ему принесли голову Феофова, он и скончался с ней в руках...

ФЕОДОРА И МИХАИЛ III


    На престол вступила по указанию Феофила его жена Феодора, как регентша трехлетнего Михаила III, стяжавшего себе печальное прозвище Пьяницы, особенно у не любящих его латинских авторов.

Торжество православия


    Через полтора месяца по смерти Феофила уже происходило «торжество православия», т. е. восстановление икон. Еще легче, чем это было шестьдесят с лишком лет тому назад при императрице Ирине, без всякой борьбы и протеста. Иконоборчество выдохлось, изжило само себя, даже политически и культурно, не говоря уже о церковной его беспочвенности.

    По завещанию императора Феофила верховная власть передана была под главенством его жены Феодоры в руки Совета, малого коллектива, состоявшего, как и сама Феодора, сплошь из армян. Это был логофет Феоктист, Варда, брат Феодоры, и магистр Мануил, дядя Феодоры. Несмотря на завещание умиравшего Феофила, особенно рассчитанное на преданность ему Феоктиста — сохранить status quo antes, общая атмосфера была такова, что все регенты быстро решили дать свободу вероисповедания и прекратить гонения. А далее уже покорились не тому status quo, которое было в голове императора - «интеллигента», а которое было в церковном народе, т. е. настроению за иконы. Сосланные были освобождены. Константинополь быстро наполнился загнанными в подполье и в пустыни монахами. Феоктист был настроен решительно в пользу восстановления икон. Варда был индифферентен. Колебался Мануил, командир гвардейского корпуса. Внезапная болезнь и выздоровление Мануила после обещания студитским инокам восстановить иконы сделали и его сторонником этой реставрации. Как это ни неожиданно, но задержка была только за самой Феодорой. С одной стороны, она понимала, что измена партии Феофила могла ей стоить трона. С другой стороны, будучи сама почитательницей икон, она все же любила и чтила память мужа. Ей тяжело было его анафематствовать. А это было неизбежно, по примеру другой — Ирины, которая в свое время анафематствовала и мужа Льва IV (с которым, правда, была уже в фактическом разводе), и свекра Константина V Копронима. Феодора была одержима желанием купить торжество православия ценой получения посмертного прощения Феофилу. Надо было действовать быстро и решительно. Не прошел еще 40-й день по кончине. Неизбежно было сменить главу иерархии. Патриархом сидел еще Иоанн Грамматик. Мануил уговорил Феодору послать к патриарху предложение — покинуть кафедру. Феодора решилась. Послала с этим ультиматумом к Иоанну офицера Константина, мотивируя требование давлением общественного мнения. Патриарх попросил несколько времени для размышлений. Затем, говорят летописцы, сам нанес себе раны и пустил слух, что его пытались убить. Варда был послан в патриархию расследовать инцидент. Патриарх жаловался на причинение ему насилий командированным офицером Константином. Но прислуга выдала тот нож, которым патриарх искусственно себя ранил. Трудно проверить эти россказни. Но, кажется, не исключено, что Константин и его конвой пытались прямо выгнать Иоанна из его дворца и при сопротивлении ранили его. Как бы то ни было, но Иоанн был свергнут с кафедры «за попытку самоубийства» и послан на жительство в его именье, в деревню.

    Патриархом был поставлен св. Мефодий, бывший исповедником в гонение Феофила. Он и возглавил собор, низложивший Иоанна Грамматика. Для этого собора изготовлен был монахами томос в пользу икон и прочитан на соборе, где присутствовали и клирики, и сенаторы и была провозглашена необходимость восстановления икон. Одобрены постановления семи законных вселенских соборов и анафематствовано иконоборчество. Епископы-иконоборцы были изгнаны с кафедр, и кафедры розданы главным образом пострадавшим при Феофиле. Феофан Начертанный получил Смирнскую кафедру.

    Императрица Феодора поставила условием своего содействия восстановлению икон, чтобы на мужа Феофила не произносилась анафема и чтобы он прощен был, как якобы, по ее словам, сознавший в последние минуты свои заблуждения и лобызавший святые иконы. Естественно предположить, что Феодора при последнем дыхании мужа прикладывала к его устам икону по своей вере.

    Отцы собора не с легкостью встретили это «давление» царицы. Одни ненавидели Феофила за перенесенные страдания. Другие считали загробное прощение превышением власти, ибо разрешать от грехов можно только умерших в покаянии и православном исповедании. В конце концов собор дал царице письменный документ о прощении.

    Теперь Феодора устроила открытое церковное торжество, которое пало на первое воскресенье Великого Поста. В тот год, т. е. 843 г., это было 11 марта. Эта дата установлена теперь наукой (De — Boor. Byz. Zeitschr. 1895 г. и академик А. А. Васильев. Ист. Виз. 1900 г.). Летописец так сообщает об этом торжестве: «Царица предложила святейшему патриарху Мефодию известить и собрать всех православных митрополитов, архиепископов, игуменов, клириков и мирян, чтобы пришли в Великую Церковь Божию с честными крестами и святыми иконами в первое воскресенье святого Поста.

    И когда бесчисленное множество народа собралось, приходит и сам царь Михаил со святой и православной матерью своей (Феодорой) и со всем синклитом, и каждый нес по царской свече. И, соединившись со святым Патриархом, вместе двинулись от алтаря со святыми иконами и честным крестом и святым евангелием и пошли с литией до ворот дворца, так называемых Кентавриевых. И после долгой молитвы и сокрушенного многоплачевного и умиленного взывания Kurie eleuson возвратились во святой храм для совершения божественной таинственной литургии с великой радостью и торжеством.

    И таким образом восстановлены святые и честные иконы для почитания и поклонения в храме Божием. Благочестивые же самодержцы со всечестным и святым патриархом Мефодием и бывшими при нем тогда митрополитами и преподобными подвижниками постановили: ежегодно в первое воскресение святого Поста праздновать торжественно в Великой Божией Церкви сей святой и честной праздник, который и празднуется доныне. Иконы одновременно были поставлены и во всех церквах Константинополя» .

    Иерархия была приглашена на торжественный обед во дворец. Среди приглашенных был и Феофан Начертанный. Феодора выразила ему знаки внимания и сожаление о том, что он претерпел за иконы. Феофан не сдержал своей скорби и не разыграл светского приличия. Он сказал царице: «За эти письмена я буду судиться с твоим мужем и царем пред нелицеприятным судилищем Божиим». Феодора не выдержала. Отношение к ее мужу было ее больным местом. Она заплакала и, встав из-за стола, сказала: «Что же значит данное вами разрешение, если царь не только не считается прощенным, но и вызывается и привлекается к допросу на суде Божием?..» Патриарху Мефодию пришлось успокаивать царицу и заминать неловкость.

    С течением времени день торжества православия приобрел общий широкий характер торжества церкви над всеми ересями.

    Низложенный патриарх Иоанн Грамматик был переведен в другое заключение, в монастырь Клидий в проливе, где он будто бы выковырял глаза у икон Спасителя и Божией Матери, повешенных в его камере. За это монахи-ревнители требовали, чтобы Иоанн Грамматик сам был ослеплен. Императрица приказала наказать его 200 ударами плетью. Но Иоанн был не одинок. Его побежденные друзья старались мстить победителям. Так, вскоре выступила одна женщина с обвинением патриарха св. Мефодия в преступной с ней связи. Побежденные иконоборцы злорадствовали. Двор решил торжественно расследовать дело. Мануил, Феоктист и другие члены правительства сами принялись за следствие. Оказалось, что женщина — лжесвидетельница, посланная экс-патриархом Иоанном и его друзьями. Их изобличили, обвинили, взяли под арест и присудили ежегодно в день православия нести факелы в крестном ходу и выслушивать анафемы, поименно провозглашавшиеся на их головы.

    Патриарх Мефодий умер в 847 г. Он успел торжественно перенести мощи патриарха св. Германа, пострадавшего за иконы. Преемником св. Мефодия стал знаменитый патриарх Игнатий. Настала эпоха Фотия. Борьба партий в Константинополе достигла необычайной остроты. Но ни разу в это бурное время партийных переворотов, и государственных и церковных, иконоборчество не всплывает как партийный мотив ни в церкви, ни в политике. Оно умерло естественной смертью. Некоторым отражением старого вольнодумного иконоборчества были пьяные забавы развращенного Михаила III. Он, по наущению Варды, в 856 г., когда ему было 16 лет, приказал убить премьер-министра Феоктиста. А свою мать Феодору вместе со своими сестрами заключить в монастырь. Во время своих оргий Михаил устраивал кощунственные буффонады. Заставлял собутыльников играть роли шутовского патриарха, шутовского духовного собора и подражать церковным церемониям. Петр Великий следовал за Михаилом III в его «всешутейшем соборе». Кончил Михаил плохо. В 887 г. его убил соучастник его оргий, бывший конюх Василий, и воцарился сам как основатель новой, Македонской, династии.

ОТРАЖЕНИЕ ИКОНОБОРЧЕСКИХ СПОРОВ

ПОСЛЕ VII ВСЕЛЕНСКОГО СОБОРА

НА ЗАПАДЕ


    После собора 787 г. папа Адриан I велел перевести акты собора на латинский язык и отправил их Карлу Великому. К сожалению, перевод был очень плох. По характеристике Анастасия Библиотекаря, переводчик не ухватывал гения ни греческого, ни латинского языков. А потому он aut vix aut nunquam не передавал главного его смысла в самых главных местах. Перевод был рабски буквален, малопонятен и даже лишен смысла. Потому Анастасий спустя 70 лет и предпринял новый перевод деяний VII собора.

    По прочтении присланных ко двору Карла актов VII собора король и его советники признали их неприемлемыми. Карл отправил аббата Ангильберта к папе с замечаниями и возражениями против актов и с просьбой исправить, если найдет что-нибудь нужным.

    Работа франкских богословов вылилась в составление полемического сочинения, направленного против VII Вселенского собора. Этот трактат, написанный в 790 г. франкскими богословами в четырех книгах и 85 капитулах (главах), получил название «Карловы Книги» («Libri Carolini»).

    Тут собор, греки, греческие императоры разносятся в пух и прах с такой полемической грубостью, а иконопочитание признается столь сдержанно, что сочинение это, не без стыдливости забытое даже на Западе до XVI в. и опубликованное только в эпоху Реформации, сочтено было католической наукой просто позднейшей противоцерковной подделкой. Лишь в 1866 т. оно было найдено в Ватиканской библиотеке в рукописи Х в. Теперь сомнений в подлинности нет. И задор франков нуждается в историческом объяснении.

    Как известно, императрица Ирина, нуждаясь в союзниках, в 781 г. устроила обручение своего сына Константина с дочкой Карла Великого Ротрудой. Но вскоре его разорвала, крайне озлобив тем Карла. Карл вообще хотел пожать плоды иконоборческой ошибки византийских царей, потерявших из-за этого власть над папским Римом и Италией, и был единым покровителем пап. Но Ирина своим иконопочитанием и восстановлением мира с папой и Римской церковью приобрела вновь на свою сторону сердце папы Адриана. Этот папа, в свою очередь, тоже был рад, уже пользуясь покровительством Карла, все-таки дать ему понять, что не от него одного зависит благосостояние папского престола, но что и старейшие подлинные ромейские василевсы по-прежнему на его стороне. Из-за этого Карлу не мил был и мир греков с папой, и самое их усердие к иконам. Ирина не только разорвала с Карлом, но и создала на юге Италии вооруженное движение против протектората Карла над папскими владениями. Туда пришел греческий флот, и поднялся бунт. Правда, Карл оружием подавил интригу и восторжествовал над греками. Но озлобился и на них, и на самого папу. Заподозрил последнего в причастности к этому восстанию против его, Карла, власти. Таким образом, у германского императора расстроились отношения и с греками, и с папой. Его патриотические огорчения, очевидно, разделяли и его подданные-богословы. Вот почва, на которой выросли «Libri Carolini», с их буйством против вселенского авторитета.

    На соборе 794 г. во Франкфурте, на котором специально рассматривался тогдашний адопцианский спор Запада, были также рассмотрены и «Libri Carolini». На основании их были сформулированы Capitula quaedam против VII Вселенского собора. Они были направлены папе Адриану с тем же Ангильбертом, как и в 792 г. И кроме того, интересно, что без всякого протеста два легата папы — участники этого собора - подписались под канонами его, из коих 2-й канон отрицал VII Вселенский собор, признанный римской церковью. Это не первый случай слепоты и невежества легатов, поступавших вопреки Риму. 2-й канон собора сформулирован так: «Предложен был для обсуждения вопрос о новом соборе греков, который они составили в Константинополе для установления почитания икон и в котором написано, что те, кто не чествуют святых икон служением или поклонением (servitio — adoratio) так же, как Божественную Троицу, предаются анафеме. Святые отцы наши всячески отвергли и презрели и поклонение, и служение (servitio — adoratio) и согласно осудили самый собор».

    Ничего подобного, конечно, VII Вселенский собор не проповедовал. Это было измышление безграмотного переводчика и безграмотных в греческом языке заносчивых и гордых своим латинским аристотелизмом раннесхоластических франкских богословов, среди которых был, вероятно, и Алкуин. Доставлены были папе Адриану и самые «Libri Carolini».

    На все нужно было ответить, и ответить тактично. Раздражать Карла у папы не было оснований. Вполне одобрять греков, не возвращавших папе патримоний римского престола в Южной Италии, он тоже не был расположен. Но не защитить против грубой клеветы VII Вселенский собор он никоим образом не мог. Папа ответил очень дипломатически, не особенно церемонясь с истиной.

    Каковы же суждения по данному вопросу в «Libri Carolini»? Они нападают одинаково и на собор 754 г., и на собор 787 г. Они придираются к стилю греков, к пышным титулам в императорских актах (например, божественный), упрекают в гордыне и царей, и епископов, отвергающих апостольскую веру, разрывающих единство церкви. Но Карл Великий, спустя несколько лет короновавшись императором, сам стал называть свои акты «священными» (sacra) и титуловаться «Богом поставленным». Императрице Ирине франкфуртцы читают нотации, что она «со своим слабым полом» суется не в свое дело учительства, в то время как женщина — только слуга мужчины и родительница детей. Греческих богословов упрекают в неумении толковать Священное Писание. Учат греков недавно узнанному германскими варварами аллегорическому методу толкования Писания, уже отработанному греками. Приписывают авторитет только текстам латинских отцов, а из греческих — только известных им по переводам на латинский язык.

    Особенно возмущает франков одно место в деяниях VII Вселенского собора, которое действительно искажено в переводе (а может быть, только при переписке) до бессмыслицы. Это слова Константина, епископа города Констанции на Кипре: suscipio et amplector honorabiliter sanctas et venerandas imagines secundum servitium adorationis quod consubstantiali et vivificatrici Trinitate emitto.

    Эта идолопоклонническая бессмыслица получилась из слов: decomenoV kai aspaxomenoV timhtikwV taV agiaV kai septaV eikonaV, kai thn kata latreian proskunhsin monh th uperousiw kai xwarcikh Triadi anapempw

    Очевидно, переписчик kai thn, стоявшее рядом с kata, пропустил. Осталось без kai thn (противоположение) одно kata (уравновешивающее).

    Конечно, рядом с этим был орос VII собора, в котором такое поклонение отрицается. Но придирчивым германцам хотелось засудить греков. И они сочли это место изобличающим якобы все тайные мысли греков. Якобы Константин Кипрский произнес эти (!) слова «при согласии всех остальных» (coeteris consentientibus).

    Он имел мужество сказать вслух то, что другие хитро замолчали. И германские богословы начинают отвергать способы почитания икон как идолопоклонство. Они смеются над возжжением свечей перед иконами и воскурением фимиама, ибо, говорят они, у икон есть глаза, но они ничего не видят, есть нос, но они не обоняют. Смеются над аргументами греков, взятыми из житий святых, отвергают сказание о нерукотворном образе. Смешно ссылаться на почитание портретов императоров, ибо одной беззаконной вещью нельзя оправдывать другое беззаконие. Напрасно греки величают свой собор вселенским. Он не выражал веры всей церкви. Папу Адриана за письмо к Ирине «Карловы Книги» критикуют смело, над аргументами Василия Великого смеются, Григория Нисского знать не хотят.

    В капитулах Франкфуртского собора 794 г. так уточняются их иконоборческие формулировки:

    1. Оба собора (754 г., 787 г.), бесславные и неудачнейшие (infames et ineptissimi), вышли из границ истины, ибо:

    а) хотя иконы и не идолы, но б) поклоняться им не следует.

    2. Одного только Бога следует чтить и поклоняться Ему (adorandus et colendus).

    3. Почитать (venerare) следует только святых.

    4. Бывает и «поклонение» (adoratio) людей, но это только из вежливости и особой любви.

    5. Иконы нельзя ни adorare, ни colere, ибо они мертвы и дело рук человеческих. Они лишь для украшения церквей и для священных воспоминаний.

    6. Иконы можно иметь и не иметь. Собор 787 г. не прав, анафематствуя не имеющих икон.

    7. Иконы нельзя уравнивать со священными сосудами, евангелием, крестом, останками святых. У святых даже тела и одежды мы veneramus.

    8. Безумно возжигать свечи и курить фимиам.

    9. Но, с другой стороны, как предметы священные, иконы не следует ставить в местах нечистых, например при дорогах.

    Таким образом, франки не поняли самого главного в догматической работе VII Вселенского собора, именно различения между latreia и proskunhsiV, ибо их перевод всюду переводит proskunhsiV как adoratio.

    Все эти иконоборческие настроения, может быть, были у франков-германцев и искренними. Язычество в их стране было сравнительно недавно отменено. Миссионерски они не склонны были воскрешать его через иконы. А икон по ограниченности средств культуры у них было очень мало. Да и греческий обычай поклонения, возжжения свечей и воскурения фимиама перед статуями и портретами императоров также франкам был чужд. А потому proskunhsiV иконам казалась тоже неподобающей «адорацией».

    Ответ папы был уступчив, и прием Карлова посла Ангильберта был очень любезен. Папа как бы извиняется за свое участие в соборе 787 г., пишет, что он должен был поддержать древнее предание церкви, поощрить Ирину, подражавшую Елене и Пульхерии. Как вселенский пастырь, он должен был поощрить греков. Но согласия с императорами у него нет, ибо они не отдают патримонии святого престола. А если они их не отдадут, то он будет считать их «упорными еретиками».

    Таким образом, славословия, воссылавшиеся VII Вселенским собором папе Адриану как голосу самого апостола Петра, — одно, а дипломатия папы Адриана — другое. Там он — столп и утверждение истины, а здесь, пред лицом друзей, хотя бы и дурно пахнущих еретичеством, во всяком случае богословски ошибающихся, он предает престиж православия, уравнивая с догматическим вопросом вопрос о диоцезальной и даже материальной власти, называя ересью удержание в руках греков частей его патриархата. Так церковная «словесность» даже высокопоставленных лиц и богословов по человеческой ее стороне далека от «непогрешимости»...

ПАРИЖСКИЙ СОБОР

825г.


    Иконоборчество как доктрина (а не практика) утвердилось в империи Карла Великого и после его смерти в отличие от Рима, где VII Вселенский собор был сознательно принят. Тут сказался расовый германский национализм, симптом и даже предзнаменование будущей Реформации. Однако точку зрения Франкфуртского собора 794 г. мы встречаем вскоре в Западной франкской империи, нынешней Франции. Во второй период иконоборчества в Византии императоры-иконоборцы с интересом учитывали это и даже пытались через Францию надавить на Рим, чтобы сломить иконопочитание. И нашли в Париже богословскую поддержку.

    По случаю своего вступления на трон Михаил II Травль в 821 г. написал свои письма папе Пасхалию I и франкскому королю Людовику Благочестивому. В письме к королю Михаил Травль обвинял своих подданных-греков в идолопоклонстве. Посылая подарки Людовику и папе, Михаил просит короля дать поддержку византийскому посольству к папе и не слушать клеветников-иконопоклонников, которые прибежали из Византии в Рим к папе, чтобы снять раздор между церквами. Греческое посольство дошло до двора Людовика только в 824 г. и было благосклонно принято в Руане. Во Франции спор об иконах в скрытой форме тянулся. Было две партии: за и против, с большинством против, т. е. со взглядами «Libri Carolini».

    Папа Евгений II был защитником икон. Поэтому после сговора с греками Людовик послал к папе посольство во главе с Фрекульфом, епископом Lisieux, и Адегаром. Посольство просило, чтобы папа благословил франкских епископов собрать собор и обсудить вопрос, «поднятый греками». По контексту момента, очевидно, разумеется это в смысле Михаила Травля, т. е. против икон. Папа не мог этого не понимать. Он согласился на собор, и Людовик собрал в Париже в 825 г. собор епископов и богословов. Актов его не сохранилось. Но из ряда других документов мы узнаем о течениях мысли на этом соборе. Соборяне, обращаясь к императору Людовику, называют себя его верноподданными — oratores vestri.

    Они строго осудили папу Адриана I за осуждение иконоборчества. По их мнению, папа сам утвердил суеверное почитание икон — superstitiose eas adorare jussit.

    Аргументы, приводимые Константинопольским собором из отеческой литературы, к делу не относятся. Как чисто иконоборческий собор 754 г., так и собор 787 г. заблуждаются. Карл Великий уже посылал к папе Ангильберта и писал против собора 787 г., но папа ответил quae vomit, sed non quae decuit.

    И в ответе его есть много пунктов, противных истине. Вот как в ту пору галльские франки были далеки от доктрины папской непогрешимости.

    Парижские богословы продолжают. Это уже 825 г., когда после Михаила царствовал Феофил. Поэтому франкские богословы осведомлены об официальном иконоборчестве, возродившемся в Византии, и со своей франкской стороны хотят излечить богословски больных и иконокластов, и иконофилов. К сожалению, пишут франки, «заблуждение защищается там, где оно должно быть осуждено (стрела в Рим!). Бог внушил византийским императорам другую мысль: произвести новое исследование вопроса, перед авторитетом которого все должны преклониться». Таким образом, возникал проект — сорвать иконопочитание путем союзного давления на Рим и восточного и западного императоров.

    Затем в своей собственной формулировке франки осуждают и иконокластов, и иконофилов. Иконы производят от Симона Волхва и Эпикура. Опровергают аргументацию папы Адриана I. Поклонение (latria) подобает одному Богу. А сделанные руками предметы не должны быть ни colenda, ни veneranda. Неправильно иконы приравнивать ко святому Кресту.

    Производя свою галльскую практику от св. Дионисия, посланного Климентом Римским, франкские богословы считают ее образцом мира. У них иконы в церквах и дворцах не для поклонения, а для воспоминания благочестивой любви (pro amoris pii memoria). Это украшения, а для невежд — научение. В таком виде они не вредят вере. Кто их не хочет, тот может поступать по своему желанию. До сих пор иконы были безразличны in habendo vel non habendo, u colendo vel non colendo.

    Только сатана толкнул на крайности как иконоборцев, так и императрицу Ирину. Тут чуется старая вражда к Ирине, унаследованная от Карла Великого.

    Заслушав решение соборного совещания и опасаясь слишком раздражить папу резкостями, Людовик Благочестивый велел сделать из этого соборного доклада экстракт, не обидный для Рима, и отослал его к папе с двумя иерархами — Иеремией, архиепископом Санса, и Ионой, епископом Орлеана. Людовик предлагал отправить посольство от лица папы в Константинополь, а если нужно, то взять туда и от франкского короля послами этих двух епископов.

    Папа Евгений II, конечно, не пошел по путям франкского предложения. Оно ломало бы здравую и последовательную иконопоклонническую позицию Рима. Поэтому в парижском центре Людовику Благочестивому пришлось выбирать между верностью Риму и защитой дефективного богословия франков. Он франкам уступил и послал в Константинополь от своего имени епископа Галитгара и аббата Ансфрида. Императором был уже Феофил. Западные послы могли научиться в Константинополе только усиленному иконоборчеству. Результаты этого посольства не известны историкам.

КОНЕЦ ИКОНОБОРЧЕСТВА ВО ФРАНКСКОЙ ИМПЕРИИ


    Практика и обычай, т. е. здравое церковное предание, с течением времени победили грубую доктрину германцев и франков. Особенно спустя сто лет, когда при папе Иоанне VIII (872—882 гг.) Анастасий Библиотекарь дал правильный латинский перевод актов VII Вселенского собора и этим отнял у франков почву для искажения представлений о доктрине VII собора 787 г.

    Нашелся, однако, во Франкской империи, с легкой руки Людовика Благочестивого, и более решительный иконоборец — епископ Туринский Клавдий. Он был родом испанец. Его возвел на кафедру в 814 г. сам Людовик. В 824 г. Клавдий приказал по своей епархии уничтожить не только иконы, но и кресты, несмотря на общенародное иконопочитание. Будучи крайним рационалистом, Клавдий ополчился и на почитание святых мощей, и на паломничество в Рим. Протестантские крайности Клавдия подняли против него голоса многих священников и епископов Франции на защиту икон. Писали против Клавдия аббат Теодемир и монах парижского аббатства Сен-Дени Дунгал, родом ирландец, впоследствии профессор университета в Павии (Северная Италия). Поднял голос и выдающийся участник Парижского собора 825 г. епископ Орлеанский Иона. Это показывает, что многие франкские епископы примыкали по франкскому патриотизму к антигреческим течениям, но не отступали от преданий римской церкви. Клавдий грубо возражал Теодемиру: «Если вам угодно почитать дерево, сложенное в крест только потому, что Иисус Христос был пригвожден ко кресту, то почему же не почитать тогда ясли, ибо Он лежал в яслях, и даже ослов, потому что он сидел на осле, и много других вещей». Мощи святых Клавдий не считал почтеннее костей животных. Свое огрубение и ожесточение он считал не подлежащим суду епископов, которых он называл «собором ослов».

    Лионский ученый Агобард один высказался за отрицание икон. Подавляющее большинство, отвращаясь от крайностей Клавдия и следуя за народной практикой, высказалось в защиту икон. Так, известный архиепископ Реймский Инкмар уравнивал почитание икон с почитанием креста и мощей, а Иона Орлеанский в своем «Трактате об иконах» обстоятельно, серьезно, благочестиво, но и с подобающей резкостью опровергает все доводы и выходки Клавдия.

    Тогда же было написано Эйнгардом Questio de adoranda cruce. Он уже знал по-гречески и потому взялся разъяснить поднятый «Libri Carolini» спор об oratio, adoratio, veneratio. Oratio = proseuch, adoratio = proskunhsiV.

    Эйнгард пишет: «Когда ты для поклонения (adorandi) простираешься на землю, ты одновременно и молишься (orabis) мыслью, и поклоняешься (adorabis) телесным действием Вездесущему Богу, как бы находящемуся тут же и присутствующему».

    Оrаrе (молиться), поясняет он, — это значит без жестов телесных мыслью или словом обращаться к Богу невидимому. Adorare (поклоняться) — это значит внешними движениями тела выражать почтение предмету видимому или стоящему перед глазами. Мы почитаем — veneramur — многое, чему мы не можем и не должны молиться — оrаrе.

    Вывод: Adoratio (proskunhsiV) sanctae crucis non sit deneganda.

    Эти различения преодолевают грубость мысли и путаницу терминов в «Карповых Книгах».

    Хотя до конца IX в. во Франции еще раздавались богословские голоса против VII Вселенского собора, но народное благочестие заставило их заглохнуть.

ОТРАЖЕНИЕ ИКОНОБОРЧЕСТВА

В АРМЯНСКОЙ ЦЕРКВИ


    Как мы раньше говорили, с 707 г. армянская церковь в угоду халифату формально разорвала свое объединение с православными греками и зажила вновь жизнью национальной монофизитствующей церкви. Католикос Иоанн (Отцтнийский) (717—729 гг.) собрал даже особый собор вместе с сирскими яковитскими епископами в Маназкерте и на нем резко отверг Халкидонский собор и анафематствовал еретиков (т. е. православных), принимающих «тленность Христа», т. е. утвердил чистое автартодокетство. По связи с этим вновь были запрещены остатки греческих обычаев и восстановлены свои обряды, выражавшие монофизитский взгляд на плоть Христову. Запрещен квасный хлеб в евхаристии, для нас означающий полноту человеческой природы во Христе, и восстановлен пресный хлеб, означающий преображенность, чуждость телу Христа обычной биологии. Запрещен праздник Рождества Христова 25 декабря, отдельно от Богоявления 6 января, чтобы не подчеркивать телесности Христа. Запрещено во все дни Великого Поста употребление рыбы, вина и елея в знак «нетленности» телесной природы Иисуса Христа. Отсюда был только один шаг к отмене иконы Спасителя как слишком плотского символа. И действительно, к своему собственному иконоборчеству армянская церковь вскоре пришла.

    Ее опередил халиф Иезид II (720—724 гг.), прославившийся и в Палестине уничтожением всех наружных христианских икон. По свидетельству армянских хронистов, «одержимый неистовством беса, Иезид дал приказание истребить и уничтожить живописные образа истинного вочеловечения Господа Нашего и Спасителя и Его учеников. Он разрушил изображения Креста Господня, водруженные во многих местах». Это свидетельство доказывает, что иконы у армян в то время были. И хотя монофизитствующее богословие и благоприятствовало иконоборчеству, но нужны были специальные усилия его, чтобы перейти к прямому гонению на иконы. Однако несомненно, что в связи с монофизитским благочестием армянской церкви употребление в ней икон всегда имело неширокие пределы. Были в Армении древние иконы: Божией Матери, принесенная, по преданию, апостолом Варфоломеем, и чудотворная икона Спасителя, принесенная с Запада. Но поклонялись армяне обычно только крестам и мощам.

    По армянским данным выходит, что вопрос об иконах у них был поднят раньше греков и по-своему решен еще в VI в. В порядке обычной борьбы с Халкидонским собором и с греками католикос Моисей II (551—593 гг.) запретил принимать от греков книги, иконы и мощи. Тогда раздались голоса, что и вообще-то иконы отдают духом несторианства как изображения человеческой плоти. Нашлись монахи, призывавшие к замазыванию икон в церквах. Моисей II должен был для успокоения издать приказ, «чтобы никто не осмеливался портить иконы в церквах».

    В конце VII в. противоиконное движение создалось под влиянием арабов-мусульман. Вообще было движение против церковной иерархии наподобие павликианского. Архиереи растерялись и не знали, как отвечать на вопрос об иконах. Лишь гонение Иезида II в начале VIII в. открыло глаза армянам, что иконоборчество исходит от врагов христианства. И армяне остановились в своем иконоборчестве.

    Для армян VIII и IX века были временем колебаний между ориентациями — арабской и византийской. Так вышло, что именно императоры-иконоборцы Константин Копроним, Михаил II Травль, Феофил отвоевывали части Армении у арабов и являлись «освободителями» армян. Армяне же массами эмигрировали в глубь Византийской империи. Однако они церковно уже настолько отдалились от греков, что вопрос о соединении с греками надолго замер. Даже официальным византийским иконоборчеством они не заражались. История VII Вселенского собора не задела армянской церкви. Но это именно потому, что у армян вопрос практически был решен почти в духе иконоборцев. Церкви украшались иконами более в декоративном смысле. А потому расписывались и светскими арабесками, фигурами зверей и птиц. А часто были без всяких изображений. Как и у иконоборцев, у армян особенно чтились кресты. Кресты делались с ухищренным искусством и из самых редких материалов, раскрашивались, украшались драгоценными камнями. Стремясь воплотить монофизитскую мысль о «Распятом Боге», устраивали кресты в честь Св. Троицы. Старались снабжать кресты частицами подлинного Креста Господня. Создали особый обряд помазания крестов освященным елеем.

    Когда позднее (в конце Х в.) католикос Ваган проявил любовь к украшению церквей иконостасами и иконами византийского образца, это вызвало патриотические протесты, кончившиеся свержением Вагана с кафедры.

    В конце концов иконы в армянской церкви остались. Остались и иконостасы, но в том ослабленном понимании, которое вполне одобрили бы и франкские каролингские богословы.

    Иконы остались в употреблении и у сирских монофизитов — яковитов и коптов, и абиссинцев, не говоря уже о халдейских христианах, или несторианах, не страдавших антихристианской заразой восточного спиритуализма.

    Это также косвенное свидетельство, что обычай употребления икон во всей церкви закрепился еще в V в., до окончательных отделений несториан и монофизитов от греческой церкви.

КОНЕЦ И БОГУ СЛАВА!

К оглавлению

Назад


Популярные разделы