Это самое сказал бы иной, желая остановить их готовность к слову, их поспешность, и преткновение от поспешности во всяком деле, а еще более в учении о Боге. Но наложить запрещение не важно, — это без труда сделает всякий, кто захочет; от человека же благочестивого и умного требуется, чтоб он заменил запрещаемое собственным рассуждением. Поэтому, в уповании на Святого Духа, Которого они не чтут, и Которому мы покланяемся, как некоторый благородный и зрелый плод, изведу на свет собственные свои мысли о Божестве, каковы бы они ни были. Я не молчал и в другое время; но напротив того на это одно и имел отважность и присутствие духа. Тем паче осмелюсь теперь стать за истину, чтоб сомнением, по суду Божию, как написано, не навлечь на себя неблаговоления (Авв. 2: 4). Поскольку же речь бывает двоякого рода, — ею или подтверждается собственное мнение, или опровергается мнение противное: то и я, предложив сперва собственное учение, попытаюсь потом опровергнуть учение противников; но в том и другом соблюду возможную краткость, чтоб все сказанное удобно было обнять одним взором (так как и они, к обольщению людей наиболее простых и скудоумных, сочинили слово под именем руководства), и чтоб длинные речи не рассеивали мысль, как воду, которая не заперта в трубе, но льется и растекается по равнине.

    Три древнейшие мнения о Боге: безначалие, многоначалие и единоначалие. Два первые были (и пусть остаются!) игрою ума, сынов Эллинских. Ибо безначалие беспорядочно, а многоначалие возмутительно; вследствие же сего и безначально, и беспорядочно. То и другое ведет к одному концу — к беспорядку, а беспорядок — к разрушению; потому что беспорядок есть упражнение в разрушении. Но мы чтим единоначалие; впрочем не то единоначалие, которое определяется единством лица (и одно, если оно в раздоре с самим собою, составит множество), но то, которое составляет равночестность единства, единодушие воли, тождество движения и направления к единому Тех, Которые из Единого (что невозможно в естестве сотворенном), так что Они, хотя различаются по числу, но не разделяются по власти ^[1]. Поэтому Единица, от начала подвигшаяся в двойственность, остановилась на троичности. И это у нас — Отец, и Сын, и Святой Дух. Отец — родитель и изводитель, рождающий и изводящий бесстрастно, вне времени и бестелесно; Сын — рожденное; Дух — изведенное, или, не знаю, как назвал бы это тот, кто отвлекает от всего видимого. Ибо не дерзаем наименовать сего преизлиянием благости, как осмелился назвать один из любомудрых Эллинов, который, любомудрствуя о первом и втором Виновнике, ясно выразился: «как чаша льется через края» ^[2]. Не дерзаем из опасения, чтоб не ввести непроизвольного рождения и как бы естественного и неудержимого исторжения, что всего меньше сообразно с понятиями о Божестве. Поэтому, не выходя из данных нам пределов, вводим Нерожденного, Рожденного и Который от Отца исходит, как говорит в одном месте Сам Бог — Слово (Ин. 15: 26).

    «Но когда это рождение и исхождение?» — Прежде самого когда. Если же надобно выразиться несколько смелее: тогда же, как и Отец. Но когда Отец? — Никогда не было, чтоб не был Отец. А также никогда не было, чтоб не был Сын, и не был Дух Святой. Еще спросишь меня; и опять отвечу тебе. Когда родился Сын? — Когда не родился Отец. Когда исшел Дух? — Когда не исшел Сын, но родился вне времени и неизглаголанно, хотя не можем представить себе того, что выше времени, даже желая избегнуть выражений означающих время; потому что слова: когда, прежде, после, в начале, не исключают времени, как ни усиливаемся в этом; разве возьмем вечность, то есть продолжение, которое простирается наравне с вечным, а не делится на части, и не измеряется никаким-либо движением, ни течением солнца, что свойственно времени.

    «Но если Сын и Дух совечны Отцу; то почему же не собезначальны»? Потому что они от Отца, хотя не после Отца. Правда, что безначальное вечно; но вечному нет необходимости быть безначальным, как скоро возводится к Отцу, как к началу. Итак, Сын и Дух не безначальны, относительно к Виновнику. Известно же, что Виновнику нет необходимости быть первоначальнее Тех, для Кого он Виновником; потому что и солнце не первоначальнее света. И вместе Сын и Дух безначальны, относительно ко времени, хотя ты и пугаешь сим людей простодушных. Ибо не под временем Те, от которых время.

    «Каким же образом рождение бесстрастно?» — таким, что оно не телесно. Ибо если телесное рождение страстно; то бестелесное — бесстрастно. Но и я спрошу у тебя: каким образом Сын есть Бог, если Он тварь? Ибо творимое — не Бог. Не говорю уже, что и в творении, если оно берется телесно, имеет место страдание, как то: время, желание, образование, забота, надежда, скорбь, опасность, неудача, поправка; все это, и еще многое другое, как всякому известно, бывает при творении. Но дивлюсь, что ты не отваживаешься придумать каких-нибудь сочетаний, сроков чревоношения опасностей преждевременного рождения, и даже признать рождение невозможным, если бы Бог рождал иначе, или еще, перечислив образы рождения у птиц на суше и на воде, подчинил какому-либо из этих рождений рождение Божеское и неизглаголанное, или, вследствие нового своего предположения, вовсе уничтожить Сына. И ты не можешь приметить того, что Кто по плоти имеет отличное рождение (ибо где нашел ты по своим началам Богородицу деву?), для Того иное и духовное рождение. Лучше же сказать Кто имеет не такое же бытие Тот имеет и отличное рождение.

    «Какой отец не начинал быть отцом?» — Тот, у Которого бытие не начиналось. А у кого началось бытие, тот начал быть и отцом. Бог-Отец не Впоследствии стал Отцом, потому что не начинал быть Отцом. Он в собственном смысле Отец; потому что не есть вместе и Сын; равно как и Бог-Сын в собственном смысле — Сын, потому что не есть вместе и Отец. Ибо у нас отцы и сыны не в собственном смысле, но каждый и отец, и сын, и не в большой мере отец, чем сын, и мы происходим не единственно от отца, но от отца, который вместе и сын, а потому и сами делимся, постепенно становимся человеками, но какими не желали бы и рождающие и рождаемые, так что у нас остаются одни отношения, лишенные действительности.

    Но ты говоришь: «самые слова: родил и родился, что иное вводят, как не начало рождения?» Что ж, если не скажем: родился, но: рожден от начала, чтоб удобнее было избежать твоих тонких возражений, в которых ты везде отыскиваешь время? Ужели будешь обвинять нас, что перетолковываем сколько-нибудь Писание и истину? Но всякому можно видеть, что в речениях выражающих время, нередко ставятся времена одно вместо другого; особенно это употребительно в Божественном Писании, и не только в рассуждении времени прошедшего, или настоящего, но и будущего. Например, сказано: зачем мятутся народы (Пс. 2: 1), когда еще не шатались; и еще: в реце пройдут ногами (Пс. 65: 5), когда уже прошли. Продолжительно было бы перечислять все подобные речения, которые замечены людьми трудолюбивыми.

    Таково рассмотренное нами их возражение. Каково же следующее? Не до крайности ли привязчиво и бесстыдно? Они говорят: «Отец, восхотев ли, родил Сына, или нехотя?» Потом оба случая, как представляется им, завязывают в узел, впрочем не крепкий, но слабый, и продолжают: «если не хотя, то по принуждению. Кто ж принудивший, и как принужденный — Бог? А если по хотению; то Сын есть сын хотения. Как же Он от Отца?» И вместо Отца выдумывают какую-то новую матерь — хотение. У рассуждающих таким образом приятно слышать одно, а именно, что, отступившись от страдания, прибегают к воле; но воля уже не страдание. Посмотрим же затем, как твердо их рассуждение. И всего лучше наперед сойтись с ними, как можно, ближе. Ты, который без затруднений говоришь все, что тебе захочется, сам от какого родился отца, от хотящего, или от не хотящего? Если от не хотящего; то ему сделано принуждение. Какое насилие! И кто ж принудивший его? Верно не скажешь, что природа; ибо в природе — быть и целомудренным. А если от хотящего; то за несколько слогов пропал у тебя отец; ты стал сыном хотения, а не отца. Но перехожу к Богу и к тварям, и вопрос твой передаю на суд твоей мудрости. Бог сотворил мир по хотению, или принужденно? Если принужденно; то и здесь насилие и насильственно действующий. А если по хотению, то лишены Бога, как прочие твари, так более всех ты, изобретатель таких умозаключений, вдающийся в подобные мудрования; потому что между тварями и Творцом становится преградою посредствующее хотение. Но думаю, что иное есть хотящий и иное — хотение, иное рождающий и иное — рождение, иное говорящий и иное — слово; если только мы в трезвом уме. Первый есть движущий, а последнее — род движения. Поэтому то, чего хотелось, не от хотения, потому что не всегда следует за хотением, и рожденное — не от рождения, и слышимое — не от произношения, но от хотящего, рождающего, говорящего. А что в Боге, то выше и этого всего. В Нем хотение рождать есть уже может быть самое рождение, а не что-либо посредствующее; если только вполне дадим место хотению, а не скажем, что рождение выше хотения. Хочешь ли, сделаю применение к Богу-Отцу? — у тебя заимствую такую дерзость. Отец — хотящий, или не хотящий Бог? И как избежать обоюдного твоего довода! Если хотящий; то когда начал хотеть? Не прежде, чем существовать. Ибо прежде ничего не было. Или в Нем одно хотело, а другое определялось хотением; и потому состоит Он из частей. Не будет ли и Он, по твоему, плодом хотения? А если не хотящий, что принудило Его быть (Богом)? И как Он — Бог, если принужден, и принужден не к иному чему, а к тому самому, чтобы быть Богом?

    Спрашиваешь: «как Сын рожден?» — Но как Он и сотворен, если, по твоему, сотворен? И здесь затруднение тоже. Скажешь может быть, что сотворен волею и словом. Но, ты не все еще сказал; ибо остается договорить одно: откуда воля и слово имеют силу исполнения; потому что человек не так творить. Как же Сын рожден? — Не важно было бы Его рождение, если бы оно было удобопостижимо и для тебя, который не знаешь собственного своего рождения, или и постигаешь в нем нечто, но не многое и такое, что об этом стыдно и говорить, а потом почитаешь себя всезнающим. Тебе надобно приложить много труда, прежде чем откроешь законы отвердения, образования, явления на свет, союз души с телом, ума с душою, слова с умом, движение, возрастание, претворение пищи в плоть, чувство, память припамятование и прочее, из чего состоишь ты, а также прежде чем найдешь, что принадлежит обоим — души и телу, что разделено между ними, и что они заимствуют друг у друга. Ибо в рождении положены основания всему тому, что усовершается впоследствии. Скажи же, что это за основания? Но и после этого не любомудрствуй о рождении Бога, потому что это небезопасно. Ибо если знаешь свое рождение; то из сего не следует, что знаешь и Божие. А если не знаешь своего; то как тебе знать Божие? Ибо сколько Бог неудобопознаваем в сравнении с человеком, столько и горнее рождение непостижимее твоего рождения. Если же Сын не родился потому только, что для тебя это непостижимо; то кстати тебе исключить из ряда существ многое, чего ты не постигаешь, и притом прежде всего самого Бога. Ибо при всей своей дерзости, как ни отважно пускаешься в излишние исследования, ты не скажешь, что такое Бог. Отбрось свои течения, отделения, сечения и что еще представляешь о нетелесном естестве как о теле, и тогда, может быть, представишь нечто достойное Божия рождения. Как родился? — Опять с негодованием скажу тоже: Божие рождение да почтено будет молчанием! Для тебя важно узнать и то, что Сын родился. А как? Не согласимся, чтоб это разумели и Ангелы, не только ты. Хочешь ли, объясню тебе, как родился? — Как ведают это родивший Отец и рожденный Сын. А что кроме сего, закрыто облаком и недоступно твоей близорукости.

    «Существовавшего ли Сына родил Отец, или не существовавшего?» — Какое пустословие! Такой вопрос идет ко мне и к тебе, которые, хотя были чем-то, как Левий в чреслах Авраамовых (Евр. 7: 10), однако ж родились; а потому составились некоторым образом из сущего и не сущего. Противное этому должно сказать о первобытном веществе, которое, явным образом сотворено из не сущего, хотя некоторые и представляют его не начавшим бытия. Но здесь ^[3] рождение сливается с бытие, и оно в начале (1 Ин. 1: 1), А потому, где найдет себе место твой отовсюду обрывистый вопрос? Есть ли что старее сего в начале, чтобы нам в этом старейшем положить бытие или небытие Сына? Ибо в обоих случаях уничтожится у нас в начале , если только, когда спросим и об Отце: из сущих Он, или из не сущих? — и тебе не угрожает опасность согласиться, что или два Отца, один предсуществовавший, и другой существующий, или Отец терпит одно с Сыном, то есть Сам из не сущих, вследствие твоих ребяческих вопросов и этих построек из песку, которым не устоять и при слабом ветре. А я не принимаю ни того, ни другого ^[4], и говорю, что нелеп вопрос, а не ответ труден. Если же тебе, по правилам твоей диалектики, кажется необходимым, во всяком случае одно из двух признавать истинным; то дай место и моему не важному вопросу: в чем время, — во времени, или не во времени? Если во времени; то в каком? Что это за время сверх времени, и как содержит в себе время? А если не во времени; что за чрезмерная мудрость вводить невременное время? И в этом предложении: «я теперь лгу», уступи что-нибудь одно только, то есть признай его или истинным, или ложным (а того и другого вместе мы не уступим). Но это невозможно; ибо, по всей необходимости, или лгущий скажет правду, или говорящий правду солжет. Что ж удивительного, как здесь сходятся противоположности, так и там обоим положениям быть ложными? А таким образом и мудрое твое окажется глупым. Но реши мне еще один загадочный вопрос. Находился ли ты сам при себе, когда рождался, находишься ли при себе и теперь, или и тогда не находился и теперь не находишься? Но если находился и находишься; то кто находящийся и при ком находится? Как один стал тем и другим? А если не находился и не находишься; то как отделяешься от самого себя? И какая причина сего разлучения? Скажешь: глупо и допытываться об одном, находится ли он при себе, или нет; так можно говорить о других, а не о себе. Так знай же, что еще глупее доискиваться о Рожденном в начале, существовал ли Он, или не существовал до рождения. Ибо так можно говорить о вещах разделенных временем!

    Но ты говоришь: «Нерожденное и рожденное не одно и тоже. А если так; то и Сын не одно с Отцом». Нужно ли говорить, что по этому умствованию явно отъемлется божество у Сына, или у Отца? Ибо если нерожденность есть сущность Божия, то рожденность уже не сущность; а если последняя есть сущность, то первая — не сущность. Кто оспорит это? Итак, новый богослов, выбирай, которое угодно из двух нечестивых положений, если у тебя непременная мысль нечествовать. Потом и я спрошу: в каком смысле взяв нерожденное и рожденное, называешь их нетождественными? Если в смысле несозданного и созданного; то и я согласен, ибо безначальное и созидаемое нетождественны по естеству. А если называешь нетождественными родившего и рожденного; то положение несправедливо, потому что они по всей необходимости тождественны. Самое естество родителя и его порождения требуют, чтобы порождение по естеству было тождественно с родившим. Или еще так: в каком смысле берешь нерожденное и рожденное? Если разумеешь самую нерожденность и рожденность; то они не тождественны. А если разумеешь тех, кому принадлежит нерожденность и рожденность; то почему же им не быть тождественными? Глупость и мудрость не тождественны между собою, однакоже бывают в одном человеке, и сущность ими не делится, но сами они делятся в той же сущности. Ужели и бессмертие, и непорочность, и неизменяемость составляют сущность Божию? Но если так; то в Боге сущностей много, а не одна, или Божество сложено из них; потому что не без сложения они в Боге, если только составляют сущности Его. Но сего не называют сущностью Божиею; потому что оно бывает принадлежностью и других существ. Сущность же Божия есть то, что единому Богу принадлежит и Ему свойственно. Правда, что нерожденность приписывать Единому Богу не согласились бы те, которые вводят и нерожденное вещество и нерожденную идею (а Манихейская тьма да не приближается и к мысли нашей!); впрочем, пусть она будет принадлежностью одного Бога. Что же скажешь об Адаме? Не он ли один — Божие создание? — Без сомнения так. Но он ли один — человек? — Ни мало. Почему же? Потому что сотворение не единственный способ к произведению человека; и рожденное есть также человек. Подобно этому не одно нерожденное есть Бог, хотя нерожденность и принадлежит единому Отцу. Напротив того, хотя ты и чрезмерный любитель нерожденности, допусти, что и Рожденное есть Бог; потому что и Оно от Бога. Сверх того, почему называешь сущностью Божией не положение существующего, но отрицание не существующего? Ибо слово: нерожденный, показывает только, что в Боге нет рождения, а не объясняет, что такое Он по естеству, не сказывает, что такое не имеющий рождения. Итак, что же есть сущность Божия? Твоему высокоумию отвечать на это; потому что ты любопытствуешь о рождении. А для нас велико, если узнаем это и впоследствии, когда, по обетованию Неложнаго (Тит. 1: 2), рассеется в нас мгла и дебелость. О сем да помышляют, сего да надеются очистившиеся до такой степени. Мы же осмелимся сказать одно: если велико для Отца — ни от кого не происходить, то для Сына немаловажнее — происходить от такого Отца; потому что, как происшедший от Безвиновного, участвует Он в славе Безвиновного, но к сему присовокупляется и рождение, которое само по себе велико и досточтимо для умов не вовсе пресмыкающихся по земле и оземленевших.

    Но говорят: «Если Сын тождествен с Отцом по сущности, а Отец нерожден; то и Сын будет нерожден». — Это справедливо, если нерожденность есть сущность Божия. Тогда Сын будет новое смешение — рожденно-нерожденное. Но если это различие не в самой сущности; то почему ты умозаключение свое выдаешь за твердое? Неужели и ты отец своему отцу, чтоб тебе, будучи тождественным с ним по сущности, ни в чем не отставать от своего отца? Не очевидно ли лучше искать нам, что такое сущность Божия (если только найдем), оставляя непереходящими личные свойства? Еще и так можешь удостовериться, что нерожденность и Бог нетождественны. Если бы они были тождественны; то следовало бы, поскольку Бог есть Бог некоторых, и нерожденности быть нерожденностью некоторых, или, поскольку нерожденность не есть нерожденность некоторых, и Богу не быть Богом некоторых; потому что о совершенно тождественном и говорится подобно. Но нерожденность не есть нерожденность некоторых. Ибо чья она? А Бог есть Бог некоторых; потому что Он Бог всех. Следственно, как же Богу и нерожденности быть тождественными? И еще: поскольку нерожденность и рожденность противоположны между собою, как обладание и лишение; то необходимо будет ввести и противоположные между собой сущности; а этого никто не допускает. Или еще: поскольку обладание первоначальнее лишения, а лишением уничтожается обладание; то сущность Сына, вследствие твоих предположений, не только первоначальнее сущности Отца, но даже уничтожается ею.

    Какой же есть еще у них неотразимый довод, к которому может быть прибегнут они в заключение всего? «Если Бог не перестал рождать, то рождение несовершенно. И когда Он перестанет? А если перестал; то, без сомнения, и начал». — Опять плотские говорят плотское. А я, как не говорю — вечно или не вечно рождается Сын, пока не вникну тщательнее в сказанное: Я родилась прежде, нежели водружены были горы, прежде холмов (Прит. 8: 25); так не вижу необходимого следствия в доказательстве. Ибо если имеющее прекратиться, по словам их, началось; то не имеющее прекратиться, без сомнения, не начиналось. А потому, что скажут о душе или об Ангельской природе? Если они начались; то и прекратятся. А если не прекратятся; то, как видно из их положения, и не начинались. Но они и начались и не прекратятся. Следственно несправедливо их положение, что имеющее прекратиться началось.

    Наше учение таково: как для коня, вола, человека и для каждой вещи одного рода одно есть понятие, и что подходит под это понятие, о том оно сказуется в собственном смысле, а что не подходит, о том или не сказуется, или сказуется несобственно; так одна есть Божия сущность, одно Божие естество, одно Божие именование (хотя имена и различаются вследствие различных некоторых умопредставлений), и что в собственном смысле именуется Богом, то действительно есть Бог; а равно, что по естеству есть Бог, то истинно именуется Богом; если только истина состоит у нас не в именах, а в вещах. Но они, как бы опасаясь, чтоб не все уже подвигнуть против истины, когда бывают к тому принуждены разумом и свидетельствами, исповедуют Сына Богом, но Богом по соименности, то есть по участию в одном наименовании.

    Когда же возражаем им: а что, неужели Сын не в собственном смысле Бог, подобно тому, как животное на картине не собственно животное? И как Он Бог, если не в собственном смысле Бог? — тогда они отвечают: что же препятствует, чтоб одни и те же были и соименны, и именовались каждый в собственном смысле? При этом представляют в пример пса живущего на суше и пса морского, которые соименны, и именуются каждый псом в собственном смысле. Правда, что между соименными составляет некоторый род как подобное этому, так и иное что-нибудь, если оно, хотя и различно по естеству, впрочем носит то же имя, и равно в нем участвует. Но там, подводя под одно наименование два естества, не утверждаешь ты, наилучший, чтоб одно было лучше другого, чтоб одно предшествовало, а другое в меньшей мере было тем, чем оно называется. С ними не сопрягается ничего такого, что делало бы это необходимым. Первый пес не больше, а второй не меньше первого есть пес, то есть и морской пес — живущего на суше, и обратно, живущий на суше — морского (да и почему, или на каком основании было бы это?); напротив того общее наименование имеют предметы равночестные и различные. Но здесь, с понятием о Боге сопрягая досточтимость и превосходство над всякой сущностью и естеством (что принадлежит единому Богу, и составляет как бы естество Божества), а потом приписав это Отцу, и отняв у Сына (через что ставишь Его ниже, и уделяешь Ему второстепенное чествование и поклонение), хотя на словах придаешь Ему Богоподобие, на самом же деле отсекаешь у Него Божество, и от соименности, заключающей в себе равенство, со злым умыслом переходишь к соименности, которою связываются вещи неравные. А таким образом, по твоим умозаключениям, человек на картине и человек живой ближе изображают Божество, нежели представленные в примере псы. Или уступи Обоим как общение в наименовании, так и равночестность естеств, хотя и признаешь Их различными; тогда уничтожатся у тебя псы, которых придумал ты в объяснение неравенства. Да и что пользы в соименности, если разделяемые тобою не будут иметь равночестности? Ибо не в доказательство равночестности, но в доказательство неравночестности, прибег ты к соименности и к псам. Можно ли больше, сего изобличить в себе и противоречие с самим собою и противление Божеству?

    Если же к сказанному нами: Отец больше Сына, как Виновник, присовокупив положение: но Виновник по естеству, выводят они заключение: Отец больше Сына по естеству; то не знаю, самих ли себя больше обманывают они, или тех, к кому обращают слово. Ибо не безусловно все то, что сказуется о чем-нибудь, должно быть сказуемым и подлежащего ему; но следует различать о чем говорится, и что. Иначе что препятствует и мне, сделав такое положение: Отец больше по естеству, и потом присовокупив: а что по естеству, то не всегда больше, и не всегда отец, вывести из этого заключение: большее не всегда больше, или: отец не всегда отец. А если угодно, буду рассуждать так: Бог есть сущность; но сущность не всегда Бог; отсюда сам выведи заключение: Бог не всегда Бог. Но думаю, что это — ложное умозаключение, на учебном языке обыкновенно называемое, от относительного к безусловному. Ибо когда даем им понятие о большинстве виновника по естеству, они вводят понятие о большинстве по естеству. Здесь тоже, как если бы мы сказали: известный человек мертв, а они сделали бы наведение просто: человек мертв.

    Но как умолчать нам о том, что не меньше предыдущего стоит быть упомянутым? Они говорят: Отец есть имя Божие по сущности или по действию; и в обоих случаях хотят завязать нас. Если скажем, что имя Божие по сущности; то с ним вместе допустим иносущие Сына; потому что сущность Божия одна, и ее, как говорят они, предвосхитил уже Отец. А если — имя по действию; то очевидно признаем Сына творением, а не рождением. Ибо где действующий, там непременно и произведение. И может ли сотворенное быть тождественно с Сотворившим? — скажут они с удивлением. — Весьма бы уважил и я сам ваше разделение, если бы необходимо было принять одно из двух. Но справедливее будет, избежав того и другого, сделать третье положение, а именно сказать вам, премудрые, что Отец есть имя Божие, не по сущности и не по действию, но по отношению, какое имеют Отец к Сыну, или Сын к Отцу. Ибо эти наименования, как у нас показывают близость и сродство, так и там означают соестественность Родившего с Рожденным.

    Но пусть будет слово: Отец, в угодность вашу, означать и некоторую сущность; тогда, по общим понятиям и по силе этих наименований, Он введет с Собою и Сына, а не отчуждит Его. А если угодно, пусть будет именем по действию; и в этом случае не переспорите нас. Мы утверждаем, что это самое, то есть единосущие, и было действием Отца; или иначе понятие о таковом действии заключало бы в себе нелепость.

    Видишь ли, что мы избегаем ваших ухищрений, как ни хотелось вам одолеть нас? Но поскольку мы узнали уже, сколько непреоборимы твои умозаключения и ухищренные доводы, то посмотрим, какова крепость твоих доказательств из слова Божия, если станешь убеждать нас и ими.

    Ибо мы и познали и проповедуем Божество Сына, руководствуясь великими и высокими речениями. Какими же? Следующими: Бог, Слово, в начале, с началом начало (В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог Ин. 1. 1; и: с Тобою начало, Пс. 103: 4; и еще: Кто от начала вызывает роды начало ^[5] Ис. 41: 4). А также наименования: Сын единородный (Единородный Бог (в некоторых более поздних рукописях Сын, сущий в лоне Отца, Он открыл Ин. 1: 18). Путь, Истина, Жизнь, Свет (Я - путь и истина и жизнь Ин. 14: 6; и еще: Я есть свет миру, Ин. 8: 12), Премудрость, Сила (Христа - Божию силу и Божию премудрость 1 Кор. 1: 24), Сияние, Образ (carakter, eikon). Печать (будучи излучением славы и отпечатком сущности Его (carakter) Евр. 1: 3 и еще: Образ (εικων) благостыни, Прем. 27: 6; и еще: Ибо Его запечатлел Отец Бог Ин. 6: 27), Господь, Царь, Сый, Вседержитель (И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба Быт. 19: 24 и еще: жезл правости, жезл царствия Твоего Пс. 44: 7; и еще: Тот, Кто есть и Кто был и Кто грядет Апок. 1: 8) ясно приписываются Сыну, равно как и другие имеющие с сими одинаковую силу, и принадлежащие к числу тех, из которых ни одно не есть приобретенное и впоследствии усвоенное Сыну, или Духу, также как и самому Отцу; потому что Он совершен не через приращение, и не было, когда бы Он был без Слова, не было, когда бы Он был не Отец, не было, когда бы Он был не истинен, или не премудр, или не всемогущ, или лишен жизни, или светлости, или благости.

    Перечисли же и ты в противоположность этим речениям те, которые отыскивает твоя неблагодарность! Таковы суть: Бог мой и Бог ваш (Ин. 20: 17), более (Ин. 14: 28), созда (Прит. 8: 22), сотворил есть (Деян. 2: 36), святи (Ин. 10: 36). А если угодно, и следующие: раб (Ис. 49: 3), послушлив (Фил. 3: 7), дал (Ин. 5: 22, 10: 29), научился (Евр. 5: 8), заповедал (Ин. 14: 31), послал (Ин. 10: 36. 17: 3), Не могу Я Сам по Себе творить ничего (Ин. 5: 30), или говорить (Ин. 12: 49), или судить (Ин. 12: 47), или даровать (Мф. 20: 23), или хотеть (Мф. 26: 39). А еще и те, в которых приписывается Сыну неведение (Мк. 13: 32), покорность (1 Кор. 15: 28), молитва (Лк. 6: 12), вопрошение (Ин. 11: 34), преспеяние (Лк. 2: 52), совершение (Евр. 5: 9). Присовокупи, если хочешь, и более этих унизительные речения. Например: спит (Мф. 8: 24), алчет (Мф. 4: 7), утруждается (Ин. 4: 6), плачет (Ин. 11: 35), находится в борении (Лк. 22: 44), укрывается (Ин. 8: 59). А может быть обратишь ты в укоризну даже смерть и крест. Ибо не коснешься, как думаю, воскресения и вознесения; потому что в них найдется нечто и в нашу пользу. Но и кроме сего можешь собрать многое, если захочешь ты себе составить соименного и сопричтенного Бога, когда у нас есть Бог, истинный и равночестный Отцу.

    Если и каждое из этих речений разбирать в отдельности; то не трудно будет объяснить тебе их в смысле благочестном, устранив все, что в Писаниях служит для тебя преткновением; если только действительно ты претыкаешься, а не с намерением толкуешь криво. Вообще же речения более возвышенные относи к Божеству и к природе, которая выше страданий и тела, а речения более унизительные — к Тому, Кто Сложен, за тебя истощил Себя и воплотился, а не хуже сказать, и вочеловечился, потом же превознесен, чтоб ты, истребив в догматах своих все плотское и пресмыкающееся по земле, научился быть возвышеннее и восходить умом к Божеству, а не останавливаться на видимом, возносился к мысленному и знал, где речь о естестве Божием, и где об Его домостроительстве. Ибо было, когда Сей, тобою ныне презираемый, был выше тебя. Ныне он человек, а был и несложен. Хотя пребыл и тем, чем был Он; однако же воспринял и то, чем не был. В начале был Он без причины; ибо что может быть причиною Бога? Но впоследствии начал бытие по причине, и причиною было — спасти тебя — ругателя, который презираешь Божество за то, что Оно приняло на Себя твою грубость, и посредством ума вступило в общение с плотию; и дольний человек стал Богом, после того как соединился с Богом и стал с Ним едино; потому что препобедило лучшее, дабы и мне быть богом, поскольку Он стал человеком. Он родился; но и прежде был рожден, — родился от жены, но и от Девы, — родился человечески, рожден Божески; здесь без отца, но и там без матери; а все это есть знак Божества. Он носим был во чреве, но узнан Пророком, который сам был еще во чреве, и взыгрался пред Словом, для Которого получил бытие (Лк. 1: 44). Он повит был пеленами; но воскресши сложил с Себя гробные пелены. Положен был в яслях; но прославлен Ангелами, указан звездою, почтен поклонением от волхвов. Как же ты находишь преткновение в видимом, не обращая внимания на умосозерцание? Он спасался бегством во Египет, но и все Египетское обратил в бегство. Для иудеев нет в Нем ни вида, ни величия (Ис. 53: 2); но для Давида Ты прекраснее сынов человеческих (Пс. 44: 3), но на горе молниеносен и светозарнее солнца, чем и тайноводствует к будущему. Он крещен как человек; но разрешил грехи как Бог; — крещен не потому, что Сам имел нужду в очищении; но чтоб освятить воды. Он был искушаем как человек; но победил как Бог, но повелевает дерзать, как Победивший мир (Ин. 16: 23). Алкал; но напитал тысячи, но Сам есть хлеб животный и небесный (Ин. 6: 33, 35). Жаждал; но и возгласил: если кто жаждет, да приидет ко Мне, и да пьет, но и обещал, что верующие источат воды живые (Ин. 7: 39). Утруждался; но Сам есть упокоение труждающихся и обремененных (Мф. 11: 28). Его отягощал сон; но Он легок на море, но Он запрещает ветрам, но Он подъемлет утопающего Петра. Дает дань; но из рыбы, но царствует над собирающими дани. Его называют Самарянином и имеющим беса; однако же, Он спасает спускался из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам (Лк. 10: 30), однако же Он познается бесами, изгоняет бесов, посылает в бездну легион духов, и видит вождя бесовского с неба упавшего (Лк. 10: 18). В Него мечут камнями; но не могут взять Его. Он молится; но и внемлет молитвам. Плачет; но и прекращает плачь. Спрашивает, где положен Лазарь, потому что был человек; но и воскрешает Лазаря, потому что был Бог. Он продается, и за самую низкую цену — за тридцать сребреников; но искупает мир, и высокою ценою — собственною Своею кровию, как овца, веден был Он на заклание (Ис. 53: 7); но Он — Слово, возвещаемое гласом вопиющего в пустыни (Ис. 40: 3). Был мучен и язвен (Ис. 53: 5); но исцеляя всякую болезнь и всякую немощь (Мф. 4: 23). Возносится на древо и пригвождается; но восстанавливает нас древом жизни, но спасает распятого с Ним разбойника, но омрачает все видимое. Напоевается оцтом, вкушает желчь; но кто же Он? — Претворивший воду в вино, Истребитель горького вкушения, сладость и весь желание (Песн. 5: 16). Предает душу; но власть имеющий снова принять ее (Ин. 10: 18); но раздирается завеса, потому что горнее делается открытым; но расседаются камни, но восстают мертвые. Умирает; но животворит и разрушает смертью смерть. Погребается; но восстает. Нисходит в ад; но возводит из него души, но восходит в небеса; но приидет судить живых и мертвых, и подвергнуть истязанию подобные твоим слова. Если одни речения служат для тебя поводом к заблуждению; то другие да рассеют твое заблуждение!

    Такой даем ответ говорящим загадочно — даем не охотно (потому что для верных неприятно пустословить и препираться словами — для них довольно и одного противника (1 Тим. 5: 14)), однако же даем по необходимости, для нападающих (потому что и лекарства существуют для болезней), чтоб узнали они, что не во всем они мудры и не неодолимы в своих излишних и упраздняющих Евангелие мудрованиях. Ибо когда, оставив веру, предпочитаем ей силу слова, и несомненность Духа уничтожим своими вопросами, а потом слово наше препобеждено будет величием предметов (это же необходимо последует, когда словом движет немощное орудие — наша мысль); тогда что бывает? — Немощь слова представляется нам недостаточностью самого таинства; и таким образом лепота слова обращается в уничтожение Креста, как рассуждает об этом Павел (1 Кор. 1: 17). Ибо восполнение нашего учения есть вера.

    Но Ты, толкуй загадочное и разрешай узлы (Дан. 5: 12), наводящий и нас на разум, как сводит наросты насильственно вторгающихся учений, изменив сих наипаче, соделай из хитрословов верными и из именуемых ныне — Христианами! К сему и убеждаем вас, о сем и молим по Христе; примиритесь с Богом (2 Кор. 5: 20), и Духа не угашайте (1 Фес. 5: 19); лучше же сказать, да примирится с вами Христос, и хотя поздно, да воссияет вам Дух! Если же вы через меру упорны; то по крайней мере для себя самих спасаем мы Троицу и спасаемся Троицею, пребывая чисты и непреткновенны (Фил. 1: 10) до совершенного явления того, что для нас вожделенно, о самом Христе Господе нашем. Которому слава во веки веков. Аминь.